Пробуждение Франциска Ассизского
Давным-давно жил один трубадур — и воспевал он свою страну, которая вступила в войну с другой страной из-за того, что почувствовала в ней угрозу, — и был он необыкновенно красив: молодой человек с прекрасной оливковой кожей, иссиня-черными волосами, которые на свету отливали синим, зелеными, как речной камыш, глазами, окаймленными густыми ресницами, полными, мягкими и чувственными губами, разместившимися над широкой, мужественной челюстью, очень красивым телом с выступающими мышцами, пышущим энергией и силой, как и подобает молодости. И его семья всегда одевала его в самые роскошные одежды, в бархат. И среди дам он слыл щеголем.
У этого создания было все. Ему не нужно было работать, чтобы обеспечивать себя, он одевался самым изящным образом, источал ароматы розовой воды и лаванды, женщины преследовали его, у него было множество друзей, которые любили его и восхищались им. Он отправился на войну храбрым солдатом, получив благословение своего города. Не было зрелища более прекрасного и величественного, чем вид этого удалого и, да, храброго юноши верхом на красивом гнедом коне, удалявшегося по пыльной дороге в красках меркнущего розового заката, чтобы воевать.
Война забавляла это создание, и он смеялся, когда они с друзьями окружали врагов, считая все это не более чем игрой. И он так уверился в своем крепком положении в жизни, в своей неуязвимости, что однажды был сбит с лошади, которая потащила его за собой. Его лодыжка запуталась в том, что вы сейчас используете как стремена, и лошадь довольно долго волокла его за собой, и он потерял сознание. Когда он очнулся, он лежал на поляне вблизи небольшого пруда с водой. Лошадь мордой прикасалась к нему, а его лодыжка до сих пор оставалась в стременах, и он лежал на спине. И он смотрел вверх, в небо и, конечно, в вечность, и думал о том, что некоторые ночи могут быть столь темными, столь непроглядными, что звезды предстают в окружении какого-то необъяснимого, мерцающего света. И все, что было в ночи, — это тишина. Он посмотрел вверх и увидел всю свою жизнь в том полуночном небе. Ему показалось, что он стал одним из тех огней в вышине. Он опять погрузился в небытие, и жар сотрясал его тело неделями. Он изжил все свои образы в этой жизни, все свои образы. И жар был так невыносим, и длился столько часов, что у его постели все время дежурили, потому что в любой час смерть могла настичь его. Мать его плакала, не переставая, а отец читал молитвы по четкам. И пришли священники, и даже кардинал навестил эту знатную семью. И они много раз говорили завершающие слова священных обрядов и опрыскивали его святой водой, наблюдая, как капли испаряются с его горящего лба.
И вот в одно утро глаза, подобные зеленому камышу, открылись от пения птицы, сидевшей на подоконнике. И все, чего он хотел, — это чтобы птица подлетела к нему поближе и он мог бы наслаждаться ее пением. Он был так слаб. Он поднялся с кровати и стал преследовать птицу, пока она не оказалась на краю крыши, откуда улетела от него. И в тот момент он вспомнил то полуночное небо, и это было последнее, что он запомнил, лежа тогда на земле и глядя вверх; луны не было, были лишь звезды, эти вечные огни. И он подумал об этом в тот момент, когда птица упорхнула от него. И он хотел удержать птицу. Он хотел улететь вместе с птицей. Создание встречали с великой радостью, и семья его так его любила, и весь городской народ, и его друзья, которые приехали со всех концов земли, чтобы порадоваться его выздоровлению после тяжелой лихорадки и отпраздновать это событие. А он, пытаясь делать все то же самое, что делали его друзья, больше не мог смеяться вместе с ними. И все одежды, в которые родители облачили его, больше не имели значения. Они были у него прежде. Он продолжал думать о небесах. И его застали в момент размышлений и спросили: «О чем ты думаешь?» Он пытался объяснить им, о чем он думал. А они ставили перед ним следующую кружку пива, хлопали по спине и говорили: «Это пройдет».
Это создание проводило целые дни, гуляя по цветочным лугам. Однажды он запустил пальцы рук и ног в самое влажное место на лугу, погрузил их в почву. И он лежал так, лицом на земле, с пальцами рук и ног в земле, и оставался там весь вечер. На следующий день он нашел камень, похожий на мрамор и покрытый сверкающей пылью, и он смотрел на него весь день. Это был уже не тот разудалый воин, который уезжал из города тем судьбоносным вечером.
И каждый день это создание не могло дождаться момента, чтобы покинуть город и отправиться на природу. Там было что-то настоящее, тихое, лишенное притворства. Он проводил там каждый день своей жизни, и с каждым днем его родители теряли его. Они теряли своего прекрасного, крепкого сына, который должен был родить им внуков, который должен был продолжить их дело и однажды стать правителем тех земель. Они теряли его. Им даже не удавалось поговорить с ним. И он улыбался, и он любил их, но он уходил от них мало-помалу.
Что-то в его натуре изменилось. И однажды он понял, насколько его любит Бог, тот Бог, что ничего не говорил в небесах, но был там, Бог, что был птицей, которая пела свою песню ради его пробуждения, его истинного пробуждения, Бог, что был влагой и доброй землей, позволившей ему лежать на спине без бархатных и золотых одежд — она просто позволила ему сделать это, — Бог, что был маками, ослепившими его своим пылающим алым цветом, жужжанием пчел, переливчатыми крыльями бабочек, сладким и пронзительным ароматом чудесного легкого ветра, который, пересекая цветочную долину, прилетал с реки и наполнял его пьянящей радостью. Он понял, что этот Бог, которого он любил, был невидимым даром, развеянным повсюду вокруг.
Его родители думали, что он совсем потерял разум, что он болен. Они пытались устраивать для него пиршества, в ответ слыша от него лишь упрек. Они отправляли его к священникам, только для того, чтобы те покачали головой. И, наконец, однажды, во время бала, — для которого они облачили его в великолепные, самые красивые и дорогие одежды из черного сукна, изысканных материй и бархата — он обнажился прямо перед всеми собравшимися: министром, священником, семьей, женщинами, друзьями, козами, овцами, лошадьми, небом, землей, деревней. Не то чтобы он был эксгибиционистом — это подходящее слово? — желавшим похвастаться перед своими женщинами. Для него это был знак того, что ему здесь больше нет места. Он изменился.
И он бежал из города с песней, звучащей в сердце, голый, как вы выражаетесь, как сойка — хотя они не такие уж голые; я бы сказал, скорее как гусеница — да, зная, что он найдет одежду, чтобы прикрыть ею свое тело, и это будет одежда полей. И в сердце этого создания звучала песня нежного Духа, рожденного в той лихорадке. И он нашел одно старинное место и под ледяными зимними дождями начал строить из камней. И его служение славе Божьей проходило в царстве земном. И величайшим даром того полуночного неба был не образ, а красота внутри мужчины и женщины и знание о том, что, когда образ сожжен — что случилось с ним в лихорадке, когда его жар сжег в нем образ, выбранный им для этой жизни, — можно овладеть всем. Этот образ сгорел, и он смог увидеть то, чего не видел никогда прежде. Он перевернул страницу.
Да, он изменился. Его отражение изменилось. Его родители больше не могли различить в нем отражение той славы, которой им не хватало в самих себе. Его друзья больше не могли найти в нем тот дух товарищества и братства, которого им не хватало в себе. Женщины больше не могли обнаружить в нем потребность в любовных связях, в которых они нуждались в своей жизни. Он изменился, и они больше не могли разглядеть в нем себя. Им нужно было вырасти духом, чтобы различить в нем то, что все время было внутри них самих.
И он сжег свой образ, и жар его продолжался долго. Он в своей жизни прошел через все, изжил все свои мечты, свои желания, свои стремления, свои потребности, наполнявшие его до того момента, когда он обнажился и так был очищен. И когда он пробудился, явился Бог, который всегда жил внутри. То, что смотрело из тех зеленых глаз, больше не было образом, а было величественным светом, которым стало создание. И как ему удавалось гулять по полям, так что птицы летели вслед за ним, а животные шли рядом? И почему лев лежал у его ног? И почему он всех называл братьями и сестрами? Потому что это так и есть, потому что Бог знает лучше. У него появилось знание; он понял. Он сжег преданность своему образу. Он познал.
Явился чистый свет. Что за славный Бог. Это был живой Христос, который пришел, чтобы родиться в той жизни. Зверь не ляжет у ног образа, потому что образ — это застывшая энергия преданного, не развивающегося создания: спаривание, боль, власть. Но лев ляжет у ног великого света и почувствует с ним единство, потому что свет, который он видит, есть жизненная сила его собственной плоти и его собственного существа.
И создание прожило остаток своей жизни, являя славу Бога, который освободился от одежд своего образа. То, что скрывалось за образом, явилось со всей ясностью. И это создание воспевало славу жизни и стремилось учить людей не догмам, а простому знанию, простоте. Оно жило, не лицемеря, потому что было тем, чем было. Это создание больше не знало преданности, если только Богу, жизненной силе. Вы понимаете? И его стали ненавидеть и презирать, потому что он старался сиять во тьме, пока кто-то другой держал руку на выключателе. Так вот, создание это звали Святым Франциском Ассизским. Это правдивая история об одном современном существе, наиболее близком к вашему поколению, которое рассеяло образ в своей преданности поиску света, воплотившегося в нем в полной мере. И он изменился, изменился, изменился. Как вы думаете, какая смелость нужна была для того, чтобы уйти от золотых одежд и бархата, чтобы уйти голым — обнажился он не для того, чтобы сразить их, а чтобы показать, что ничто из тех вещей больше не было его частью, — какая смелость нужна, чтобы отдаться объятьям дикой природы, не зная, где будешь спать сегодня ночью? Но глубочайшая истина осознания, эволюции стоила того, потому что в поле был найден Бог, как и связь со своим «Я». Создание изменило все в своей жизни, и это было необходимо для того, чтобы сжечь образ и обрести просветление в простоте того Бога, которому он был так предан.
Познайте, кто вы есть сегодня. Удивительный, величественный человек сжег свой образ, чтобы жить в настоящем моменте и в славе этого момента. Разве вы не обладаете достаточной энергией и силой, чтобы сделать то же самое? Нет проблемы, созданной вами, которую вы не могли бы устранить, просто взглянув на нее без страха, не избегая ее. Как только вы это сделаете, проблема отступит. И нет болезни в вашем теле, которую вы не могли бы исцелить, начав любить свою суть, то, что вы есть. Вы — величественный человек. И когда вы живете вне прошлого, но во всей полноте мудрости, у болезни не остается шанса, чтобы подступиться к вашему телу. Когда вы перестаете смотреть во вчерашний день, вы отсекаете генетический шаблон болезни и смерти, так что он перестает существовать; и в этот момент начинается жизнь.
Подумайте обо всех людях, живущих сегодня. Какие имена великих созданий приходят вам на ум, тех личностей, что сожгли свой образ? Вам действительно трудно сразу же выпалить их имена, не так ли? Есть много тех, кто олицетворяет собой возвышенное состояние сознания; в общественном сознании такие люди становятся идеалами. Но воистину среди них нет Франциска.
«Из Книги Рамты».
Во времена крестовых походов, еще двумя организациями, появившимися были ФРАНЦИСКАНЦЫ и ДОМИНИКАНЦЫ.
ФРАНЦИСКАНЦЫ переняли от египетского братства Эль Амарны одежду и тонзуру, представлялись вполне человечными людьми. В отличие от них, ДОМИНИКАНЦЫ были орудием самой зловещей организации, какую когда-либо изобретало, человечество, их называли «Псами Господними» — «Domini canes« католической инквизиции
